зачем топтать мою любовь,
её и так почти не стало.
я разбиваю руки в кровь,
я не сошел с ума. так надо.
Прошло две недели с той злополучной дискотеки в доме культуры, но Валера так и остался стоять там, среди чужих курток, застывший, будто ледяная глыба. Слова Динары, так хлестко брошенные ему в лицо, все никак не укладывались в его голове ровной и аккуратной стопкой, как тетради на столе примерного ученика. Да и не сложатся они так: с острыми краями, колючие и злые. Валере никогда не приходилось видеть её такой: вроде бы своя, близкая, но при этом холодная и чужая. Даже, когда Динара после какой-нибудь выходки Туркина демонстративно уходила в глубокую обиду, он знал, что это ненадолго. Ей надо остыть, перевести дух и снова дать Валере очередной шанс, скромно приоткрыть дверь и впустить назад, как нагулявшегося в подворотнях кота. Валера в это верил, и пару дней терпеливо отсиживался в подвале, чтобы лишний раз не попадаться Рахмановой на глаза, ведь живут же в одном доме. Думал тогда про себя сначала спокойно: ничего, перебесится. А потом, чуть позже напускное спокойствие треснуло, как тонкая корочка льда на грязной лужице. Сначала появилось отрицание.
То, что Валера последние недели был сам не свой, пацаны заметили сразу. Сопли на кулак, конечно, не наматывал, но ходил так, будто в воду опущенный. Бесцельно слонялся между проржавевшими снарядами в подпольной тренажерке, грушу колошматил без особого энтузиазма, а во время спарринга был рассеянным и пропускал практически все удары. Ни с кем не разговаривал, не стебал скорлупу по поводу и без, абстрагированно смотрел куда-то сквозь серое лицо Вахита, который странно и даже боязливо на него просматривал. Что-то в Валере, кажется, безвозвратно надломилось, только вот никому из его окружения не было понятно, как Туркина теперь починить. Затухли болотного цвета глаза. Частица "не" теперь часто гуляла в голове Валеры, назойливо жужжала и липла к каждому слову. Не поняла, не права, не подходи. Не будет теперь медленных танцев, рук её нежных на его лице, запаха хвои и конфет в волосах. Понимание этого вдруг задевает Валеру, мурашками прокатывается по позвоночнику, а некогда немое до чувств сердце сжалось и испуганно затрепеталось в грудной клетке. Валера отказывался понимать и принимать то, что Динара вывалила на него в гардеробе, обвинив даже в том, что он не совершал. Так зародился гнев.
мне нужно понять, что я ненавижу,
я думал, что ненависть — просто слова.
Боль от разбитого носа притупляет все остальные чувства. Кровь повсюду: на руках, штанах и свитере, по глотке ползёт медленно и противно. Валера разодранные губы пальцами осторожно приподнимает, и зубы показывает своему отражению в зеркале. Из крана журчит холодная вода, лампа над головой горит с перебоями — предупреждающе трещит. Случайно задевает рукой коробчку с зубным порошком, и та падает в раковину, открывается и белая смесь тут же окрашивается красным. В мутной голове сталкивались друг с другом непрошенные мысли, а внутренний голос монотонно твердил одно: она же права, Валера, и ты это знаешь. Это ты не помог, это ты струстил, это ты опозорил. Что же ты теперь кулаками своими слепо машешь, на чужие нарываешься и боль физическую с радостью принимаешь? Забыться хочешь, потому что Динара задела то, что нельзя было. Валере тошно смотреть на себя, тошно от того, что внутри него. Но почти сразу же находит себе оправдание: он необязан был следить за Айгуль — это не его зона ответственности, а Марата. А то, что растрепал всем про её новый статус, так это сделал бы любой другой из группировки. Любой другой правильный пацан, для которого закон улицы всегда в приоритете. Стало легче немного, выдохнул, сплюнул в раковину и шмыгнул носом. Да, он сделал все так, как должен был. А что касается Динары, то ничего, перебесится. Следующим был торг.
Не перебесилась. Каждый день Валера караулил Динару у подъезда, несколько раз ловил по дороге в колледж, хватал её руки и требовал поговорить. Только вот о чем? От Рахмановой веяло таким холодом, что даже закалённому Валере становилось не по себе. Она не желала его слышать, видеть и знать. Высказала ему среди курток все, что хотела, отшила от себя и поставила деревянный крест на могиле их отношений. Упрямый Туркин все же не унимался, вертелся и кружился рядом с ней, сначала с нажимом, а потом почти умоляя просил её о разговоре. Все было бестолку, как об стену горохом. И тогда свои корни в нем пустила депрессия.
Отец начал подготовку к юбилею своего начальника за несколько дней. Сходил на блошиный рынок и купил там почти за три рубля темно-синий галстук, который по его мнению не плохо смотрелся с единственным пиджаком. Сам вызвался гладить брюки, хотя мать, находившаяся почти две недели в ремиссии после последней пьянки, активно предлагала свою помощь. В период просветления, подобный этому, мама изо всех сил пыталась быть нужной, будто хотела таким образом расплатиться за свое вынужденное отсутствие. Она робко мялась на пороге зала и послушно ждала, когда отец гаркнет в её сторону: воды стакан налей, да поживее. Валера тем временем валялся на кровати в своей комнате, бездумно пялясь в потолок. Он находился в полном раздрае и уже всерьёз задумывался над тем, чтобы пойти по стопам матери. Валера лежал и думал: счастливые же люди, эти алкаши, ни забот, ни хлопот. Принял на грудь, да валяйся под лавкой. Дверь в комнату открылась без предупреждения, и из темноты узкого коридора показалась голова отца. Одет он был пока еще в белой майке и домашних штанах, растянутых на коленях.
— Со мной пойдёшь? — поинтересовался он.
— Куда? — слабо отозвался Валера, нехотя оторвав голову от подушки. Выглядел он как-то болезненно и бледно, отчего красная полоска посредине носа выделялась отчетливо.
— К Рахмановым, на день рождения.
Валера тут же забыл о том, что каких-то пару минут назад хотел напиться вусмерть.
Мама попросила Валеру надеть белую рубашку, которую ему покупали ещё на первое сентября. На вопрос зачем, та с умным видом ответила: в гости же идёшь, так принято. Рукава оказались немного короткими, да в талии рубашка сидела свободнее, чем раньше. Вытянулся за год, возмужал.
— Что ты, Валерка, худющий стал, — подметил отец, когда застегивал на себе пуговицы. Скользнул по сыну хмурым взглядом, потом метнул его в сторону жены и сам себе мысленно ответил: как же тут вес наберёшь с такой то матерью, жрать не приготовит, лишь бы глаза свои водкой залить.
Но говорить вслух этот не стал, не надо провокаций.
— И чем вы только в тренажерке своей занимаетесь, черт его знает. Ладно, пошли, в гостях хотя бы поешь.
Он сунул Валере в руку три гвоздики со словами, чтобы тот подарил их хозяйке дома в знак благодарности за приглашение. Пальцами нащупал во внутреннем кармане, купленный там же на рынке, портсигар, обтянутый искусственной кожей темно-рыжего цвета, и вышел на лестничную клетку. Валера, как телёнок на поводке, поплеся следом, даже забыв сменить протертые до дыр домашние тапки на парадные туфли — об этом тоже попросила мама.
Дверь им открыли не сразу. Какое-то время отец и сын неуклюже топтались на площадке, слушая смех и приглушенную музыку по ту сторону. Валера даже подумал о том, что отца пригласили в шутку, чтобы поиздеваться. Спрашивается, сдался начальнику цеха какой-то простой рабочий? Но нет, дверь все же открылась и на пороге появилась полная, но ухоженная женщина с копной чёрных волос на голове. В чертах её лица Валера увидел что-то очень знакомое — Динару. Тётя Земфира при виде двух гостей расплылась в вежливой улыбке, а за её спиной показалась и сама Динара.
— Здравствуйте, здравствуйте, одних вас и ждали, — прощебетала женщина и отошла в сторону, чтобы пропустить Валеру и его отца в квартиру.
— Валера, ну ты подрос, конечно, смотри и рубашку надел.
Валера должен был подарить цветы тёте Земфире, но руки сами потянулись в сторону Динары. Та стояла, как вкопанная, видимо не была в курсе того, кого ещё пригласил отец на семейный праздник. На некоторое время в коридоре повисло молчание. Цветы принимать Динара не собиралась. Гвоздики были похожи на три застывшие капли крови, что болтались на зелёных стебельках. Тётя Земфира сделала озадаченное выражение лица и посмотрела на дочку. Странным ей показалось поведение Динары. Раньше про Валеру, соседского мальчика, болтала безумолку с блестящими глазами, а сейчас цветы не берет, в сторону его даже не смотрит.
— Ох, спасибо, Валерочка за цветы, — нарушив скованность, вмешивается тётя Земфира и выхватывает гвоздики из его рук.
Отец и хозяйка квартиры исчезают, а Динара и Валера так и стоят одни в коридоре, молчат.
Она сверлит взглядом линолеум, а он — её.
Идеальных не бывает,
Кто-то ждет, а кто страдает.
Кто-то недопонимает
И поэтому не твой.
Разочарование висело в воздухе, словно тень, затмевая все вокруг. Динара чувствовала его тяжесть на своих плечах. Пухлые губы оставались поджатыми, а в ее глазах промелькнул отблеск недовольства. Не сказав ни слова, она повернулась и направилась к выходу. Дверь закрылась за ней, заключая внутри все нерешенные чувства. Домой она отправилась, унося с собой горький неприятный осадок. Возможно, в этом молчаливом уходе кроется надежда на новое утро, когда смогут вновь столкнуться с реальностью, понять и принять ее, а может быть, найти ответы, которые сейчас кажутся ускользающими. Она вернулась домой на два часа раньше, чем обещала своим родителям. Встречая ее с озадаченным взглядом, мама ощутила, что что-то не в порядке, но решительно не стала навязываться, уважая личное пространство дочери. В ее глазах читалась забота, но она не задавала лишних вопросов, видя, как Динара была в некотором расстройстве. На следующее утро тоже не было никаких вопросов. Будто бы подростковые проблемы Динары не представляли интереса для ее родителей. Такое молчание, быть может, создавало обстановку, в которой Динара могла бы сориентироваться и определить, какие чувства она переживает, и как она хочет их обсудить или просто пережить в одиночестве. Но Рахманова сама не хотела делиться делами с любовного фронта, точнее, с пораженного любовного фронта. Она старалась сохранить свою личную жизнь в тайне, закрыв перед посторонними взглядами и вопросами двери своих переживаний. Даже если любовь приносила разочарование, она не давала этому влиять на другие аспекты ее жизни. Динара продолжала ходить в школу, как и раньше, радуя родителей и учителей хорошими оценками. Внешне она оставалась ярким учеником, активисткой школьной самодеятельности, сохраняя в себе все прежние атрибуты и достижения. Возможно, в этом ей помогало осознание, что несмотря на личные трудности, у нее есть другие радости, которые делают ее жизнь полноценной.
И все же не все так было идеально.
Кто-то в душу как в карманы,
У меня другие планы,
Без истерик и обмана,
Я пытаюсь быть собой.
Трагическая весть о смерти Айгуль стала как гром среди ясного дня. Школа окуталась мрачным настроением, словно потеряла свой обычный ритм. Динара, узнав о произошедшем, почувствовала, как под ногами рушится часть ее мира. Все вокруг словно замерли, а шумное пространство школы заполнила неведомая тишина. Утро, которое началось с обычных повседневных забот, превратилось в череду событий, заставивших всех остановиться и задуматься. Динара, быть может, испытывала не только горе по утрате своей знакомой, но и вспоминала собственные переживания на фоне недавних событий в ее личной жизни. Смерть Айгуль, казалось бы, дала ей новый взгляд на некогда идеальное представление о Валере. Лицо заплаканной Айгуль на дискотеке представало перед ней как тень из прошлого. В этот момент воспоминания о той ночи, наполненной радостью и музыкой, переплелись с тяжелым осознанием того, что Айгуль больше нет. Маленькая девочка. Невинная девочка. Обвинения в адрес Валерки пронзают в воздухе, словно тяжелые стрелы. В глазах Динары отражается горькое разочарование и гнев. Ей кажется, что его «твердолобая глупость» привела к трагедии, унесшей человеческую жизнь. С Валеркой Динара больше не разговаривала. Не смотрела на него, будто он стал частью невидимого мира. Взаимное молчание, словно тяжелый покров, лежало между ними. Игнорирование его стало для нее каким-то защитным механизмом, способом избежать больших разочарований или дополнительных неприятностей. Когда-то, возможно, в их общении были теплота и близость, но теперь эти чувства замерли, как замшелый слой земли. Динара строила защитные стены вокруг себя, предпочитала сохранять эмоциональное расстояние, не позволяя ему влиять на ее внутренний мир.
Прошло две, три недели, а может быть, и целый месяц. Весна, словно волшебник, вступала в активную борьбу с зимой. Первые цветы пробивались сквозь заснеженную землю, а почки на деревьях набухали, готовясь раскрыть свои нежные листья. Отец говорил о том, что летом они поедут на море, в долгожданное Сочи, всей семьей. Сразу же после выпуска Динары, казалось бы, предстояло волшебное время, наполненное морским бризом и радугой впечатлений. Но до лета было далеко. Время медленно тянулось — напряженное ожидание. Время идет. И в жизни семьи Рахмановых наступил период подготовки к важному событию — Юбилею отца. Директор завода, будучи готовым устроить широкое празднование, позвал всех и вся на этот замечательный день. Однако мама мудро решила остановить этот порыв. Не лучшее время для ярких мероприятий, когда вся общественность гудит от перемен в политике и в стране. Лучше отложить празднование на более подходящий момент. Отец, прислушавшись к заботливым словам жены, принял решение пригласить всего десяток близких родственников и друзей с завода. Такое мероприятие стало бы небольшим, но теплым и уютным — вместе отметить важный период в его жизни и поделиться радостью с близкими.
Идеально выглаженная рубашка, темные брюки со стрелкой — отец готовился к Юбилею с особой тщательностью. Даже из антресоли он достал свои любимые импортные духи, которыми брызгался несколько раз в год. Этот роскошный аромат привносил в воздух ощущение праздника и особенности момента. Он выбирал этот аромат для особых случаев, таких как Новый год, день рождения супруги и дочери. Мама Динары, Земфира, и она сама трудились с вечера на кухне. Сначала началась генеральная уборка. Затем — готовка, превращающая кухню в настоящую мастерскую. Ароматы запеченного гуся с картошкой распространились по всей квартире, боже, в доме творилась атмосфера ожидания чего-то волшебного. Еще одним из деликатесов была красная рыба. Казалось, что у отца точно есть постоянный поставщик из близких людей, так как редкий деликатес стал неотъемлемой частью их праздничного стола. Динара, в свою очередь, занималась созданием легких угощений — бутербродами, тарталетками и нарезками. Ее руки ловко раскладывали разнообразные ингредиенты, создавая изысканные комбинации вкусов. Бутерброды, наполненные свежими ингредиентами, тарталетки, украшенные изысканными начинками, и изысканные нарезки — часть праздничного стола
— Пройдемся по всему списку гостей, дорогой? — сказала мама Динары, вытирая мокрые руки о фартук. Каждый гость становился особенным именем в списке важных людей, которые придут разделить радость и праздник с семьей. Динара, погруженная в свои мысли, особенно не зацикливалась на разговорах взрослых. Она вернулась в свою комнату за тридцать минут до прихода первых гостей — переодеться. Легкое шифоновое розовое платье было точно не по погоде мартовских дней, но она была дома. Ее ноги украшали туфельки в тон с плоской подошвой, чтобы удобно было бегать за добавкой закусок, чая и торта. Даже если погода не соответствовала ее наряду, важнее было то, что в этот вечер она хотела чувствовать себя особенной. Подготовленная и нарядная, Динара была готова встретить гостей и наслаждаться вечером в кругу своей семьи и друзей отца. Звук звонка в дверь отразился в воздухе, нарушив мирное ожидание. Это был сигнал начала вечера. Динара, с улыбкой, отправилась открывать дверь, готовая приветствовать гостей. Но остановилась поодаль от матери, которая с радостью приветствовала соседей. Динара тяжело вздохнула, сделала шаг назад, поджав губы, накрашенные розовой губной помадой. Первый косметический подарок отца на восьмое марта. Ее взгляд скользнул в сторону матери, чувствуя неловкость ситуации. Валерка нелепо протянул ей цветы, предназначенные для Земфиры. Динара не приняла их, а на вопросительные взгляды матери еле заметно пожала плечами. Женщина взяла всю инициативу на себя, приглашая мужчин пройти в комнату, где был накрыт стол. Под уютным светом светодиодной ленты и звучащей веселой беседой, они готовились наслаждаться вечером. И, кажется, подростковые распри им не были интересны.
Хочешь я открою тайну?
Не бывает идеально.
Мы с тобою не случайно,
Не случайно ты и я!
Динара равнодушно смотрела на Туркина, явно намекая, что здесь ему не рады. Может быть, мама была рада его видеть, но точно не она сама. В дверь опять позвонили и теперь на пороге вместе с Валеркой стоял и еще один гость – ее одноклассник Дима Маслов со своей мамой. Динара встретила их добродушно, не обращая внимание на топчущегося на пороге Валеру.
— Тётя Ирина, Дима – проходите в гостиную, пожалуйста, — она последовала вслед за ними.
Идеально выглаженная рубашка. Такие же брюки. Никаких изъянов на лице. Букет из красных роз для Земфиры и белых роз для Динары [ее любимые] были протянуты мальчиком двум женщинам. В его действиях – изящество, вызывающее симпатию и улыбку.
Динара села с краю стола рядом с Димой, радушно смеясь над его занудными шутками, рассказывая про школу и их успехами над совместным проектом для научной выставки. Семейные разговоры, смех и радость наполняли пространство вокруг, но Динара сосредоточенно ковыряла вилкой в своем блюде, избегая взгляда Туркина. Она чувствовала, что в этот вечер ей придется играть роль, которую она не желала принимать. Мама, не ведомая подробностей, старалась создать атмосферу радости и общения, но взгляд Динары явно говорил о том, что для нее этот вечер становится некоторым испытанием.
Давно Валера не чувствовал себя настолько жалким и ничтожным. Внутри него постепенно начинала закипать злость на самого себя, на Динару за то, что она смотрит на него с таким презрением, на собственного отца, который притащил его в этот дом, где они были совсем не к месту. Хоть отец и пытался соответствовать социальному статусу семьи своего начальника, выпячивая вперёд новый галстук, протертые локти на старом пиджаке все равно не скрыть. Валера чувствует, как его придавливает к полу. Некогда гордый Туркин, ходивший по улицам с высоко поднятной головой, теперь же стушевался, сгорбился, потупил свой взгляд, будто скорлупа, пойманная старшим за курением в подворотне. И ему это совсем не нравится. Он бегло оглядывается по сторонам, пытаясь нащупать хоть какую-то точку опоры. Открытая прихожая с куртками на металлических крючках, подставка под зонты, несколько пар обуви рядом, тумба с домашним телефоном, длинные вазы с цветами. Ничего не помогает. Вдобавок перед ним все ещё стоит Динара в нарядом розовом платье по колено и в аккуратных туфельках. Настоящая куколка из музыкальной шкатулки. В Валере неожиданно появлятся желание сжать пальцами её щеки, притянуть к себе и попробовать на вкус её, скорее всего, импортную помаду. Но в место этого Туркин засовывает руки в карманы брюк. Долго топтаться в коридоре им не пришлось, так как практически сразу вновь раздалась трель дверного звонка, и на пороге появились ещё одни гости. Динара, все так же игнорируя Валеру, чересчур рьяно кинулась их встречать. Чтобы лишний раз не провоцировать себя на новый приступ агрессии, Валера решил пройти в зал, где и происходило празднование юбилея главы семейства.
Тем временем, стол — книжка из тёмного дерева, накрытый белой скатертью, ломился от всевозможной еды. Туркин за всю свою жизнь ещё никогда не видел такого изобилия. Здесь было, кажется, всё. Салаты трех видов, мясная нарезка, красная рыба, бутерброды со шпротами. Но больше всего Валеру удивило наличие дефицитных бананов и ананаса. Последний раз Валера ел эти фрукты лет в четырнадцать, когда угодил в больницу с подозрением на аппендицит. Дело было под новый год, и главный врач отделения решил немного порадовать детей, вручив каждому по одному перезревшему банану. Валера сел за стол рядом с отцом и точно напротив Динары, которая продолжала играть только интересную для неё игру "Валера Туркин — пустое место". То, с каким рвением она щебетала над только что пришедшим одноклассником в компании со своей матерью, Валеру не оставляло равнодушным. Он, с изображением смутной озадаченности на лице, всматривался в лицо незнакомого парня, пытаясь понять, что именно Динару в нем привлекает. Почему рядом с ним она сейчас сияет ярче красной звезды на новогодней ёлке. И над шутками его тупыми смеётся, и в тарелку постоянно ему подкладывает еду без разбора. Вот кто будет есть одновременно ананас и селёдку под шубой? Смотрел, смотрел, но так и не понял. Щуплый очкарик, у которого, скорее всего даже ладошки постоянно потеют. Валера зачем-то даже представил, как Динара дарит ему свой первый поцелуй, неприятно поморщился и разозлился на самого себя. И только признаваться Туркину не хотелось себе в том, что Рахманова смотрела на Диму Маслова так, как не смотрела на него. С теплотой и интересом.
Валера без особого энтузиазма ковырялся в своей тарелке. В воздухе разом перемешались всевозможные запахи: сладкий аромат свежих фруктов, запечённая картошка с мясом, женские французские духи и шампанское. Несмотря на обилие еды, аппетита у Валеры совсем не было. Он с трудом заставил себя съесть куриную ножку под внимательный взгляд тёти Земфиры. Она несколько раз подметила то, каким Валерка стал худым и надо бы его хорошенько откормить. На это отец Валеры неловко пошутил, мол, пусть он у вас с недельку поживет, может и поправится. Все на это, конечно, посмеялись, но как-то нервно. Динара так вообще бросила в сторону мамы предупреждающий взгляд, видимо, зная, что та вполне могла бы согласиться на такую авантюру. Это явно пугало Динару, ведь жить под одной крышей с человеком, у которого совсем нет никаких моральных принципов, совсем уже не в какие ворота.
Валера не мог вспомнить, когда в последний раз видел отца таким весёлым. В отличии от сына, он явно чувствовал себя, как рыба в воде. Он стрелял остроумными шутками налево и направо, не забывая при этом постоянно нахваливать тётю Земфиру за её кулинарные способности. Краснощекий от выпитого дорогого коньяка, отец вдруг резко поднялся из-за стола, попутно бережно приглаживая галстук на груди. Поднял рюмку и торжественно заговорил:
— Дамы и господа, попрошу немного внимания, — все затихли, обратив свое внимание на говорящего, — Для начала хочу выразить огромную благодарность за то, что мне и моему сыну выпала честь оказаться в кругу таких замечательных людей.
Отец выжидающе замолчал, и повернулся в сторону виновника торжества.
— Равиль Ильдарович, от всей души хочу поздравить вас с такой красивой датой. Что можно пожелать человеку, у которого все есть? И красивица жена, — на этой фразе он рюмкой указал в сторону тёти Земфиры, и та мягко улыбнулась в ответ, — И чудесная дочурка, и дом полная чаша. Я желаю вам в первую очередь крепкого здоровья, и чтобы на вашем пути не было никаких преград. С юбилеем, Равиль Ильдарович, вы отличный начальник, примите от нашей скромной семьи этот подарок.
Отец достал из внутреннего кармана пиджака портсигар и протянул имениннику. Все гости в знак поддержки тоста дружно закричали "с днем рождения", а двое мужчин, обменявшись крепкими рукопожатиями, почти одновременно опустошили рюмки. Валера, внимательно, наблюдающий за происходящим, подметил, что подарок на отца Динары не произвел должного впечатления, но в силу своего воспитания попытался изобразить удивление и радость. Равиль Ильдарович и не курил вовсе. И в тот самый момент, когда гости вновь приступили к еде, отец Валерки возьми, да ляпни:
— Ну, надеюсь, что в скором времени мы с вами породнимся, — он кивнул сначала в сторону Валеры, а потом подмигнул Динаре. Сидевший рядом с отцом Равиль Ильдарович, поперхнулся компотом, а глаза тёти Земфиры удивлённо округлились. Не замечая никакого напряжения, что нависло над головами всех присутствующих, мужчина продолжил:
— А что? Динарка вон какая красавица стала, да и Валерка у меня хоть и балбес, но парень рукастый, с мозгами. Свадебку сыграем после учёбы, скромную, много гостей и не надо нам. Как там говорится? Счастье любит тишину?
Тишина, действительно, наступила. Валерка, не понимающий, в какую эмоцию ему сейчас следует упасть, тоже поперхнулся салатом, который до этого спокойно жевал, слушая поздравление отца вполуха. В груди его заклокотал истерических смех. Он изо всех сил пытался его подавить, но никак не получалось. И Туркин хрипло рассмеялся. Вся боль, будто разом, выходила через этот громкий и надрывный смех. Динара, вся пунцовая от макушки до пяток, резко вскочила с места, и ничего не говоря, твердой походкой направилась в свою комнату. Валера подорвался следом за ней.
— Динар, — сипло попытался окликнуть её Туркин, но Рахманова демонстративно захлопнула перед его носом дверь.
В доме царило веселье и смех, как и должно было быть, как и планировалось. Золотистый свет от идеально отмытой люстры танцевал на стенах, создавая волшебные тени, словно призраки счастья, проникнутые сквозь стекла. Поздравительные тосты звучали словно нежная музыка — восхищает и погружает в атмосферу праздника. Динара вглядывалась в глаза отца, улавливая в каждом его взгляде невысказанные слова благодарности. Так проходил день рождения отца Динары – волшебный праздник, где слова и вкус сливались в единую симфонию, создавая мозаичный портрет семейного тепла и радости. В разговорах звучала не просто беседа — мелодия, в которой каждое слово было как нота, вкладываемая в гармонию семейного вечера. Отец раскрывал свои планы на будущее, глобальные, искренне и без тени досадить кому-то и сделать неприятно. Веселые походы на рыбалку, раннюю и весеннюю. Еще лед не сошел, а он уже готовил свою лодку, натягивал леску, подбирал наживку. Рыбалка для него была не просто хобби, а ритуал, в котором он находил внутренний покой. Это были не просто походы, а воспоминания, которые накапливались в чудаковатых фотографиях, сделанные на семейный полароид. И в этих моментах, в разговорах о будущем и рыбалке, звучала гармония взрослого и повидавшего жизнь человека. Возможно, как в музыке, где каждый инструмент играет свою роль, в словах отца звучала мелодия семейного счастья. Словно композиция, она строилась из планов, надежд и любви, наполняя вечер уютом и благодарностью за каждый момент вместе. Динара оставалась в своем мире, словно путешественник, погруженный в свои собственные мысли и переживания. Все вокруг казалось ей чем-то далеким и недоступным, а ее взгляд на Валерку Туркина скользил мимо, словно ветер в траве, не оставляя следа. Гребанный светлячок в темном лесу ее мыслей мерцал и мерцал в ее подсознании. Его образ, как надоедливое насекомое, неизменно привлекал ее внимание, даже если она не могла признаться себе в этом. Иногда, когда она погружалась в свои мысли, ее глаза случайно встречались с его, словно две звезды, на мгновение пересекающие свои орбиты в бескрайнем космосе. И в эти моменты, в ее грустных [они правда были грустными] глазах мелькал неведомый блеск, словно звездная пыль в темном небесном пространстве. Центр ее внимания все же был сосредоточен на Диме. Скромный и добрый мальчишка, он олицетворял все, что мама считала достойным будущим. С каждым встречным взглядом или случайной улыбкой Димы, в ее глазах мерцали искорки восхищения и тепла. Д-р-у-ж-е-с-к-о-г-о. Ребята делили не только учебные заботы, но и множество общих интересов. Книги, фильмы, музыка — в их мире было много пространства для обмена мыслями и взглядами. Дима был для Динары не просто товарищем, но и верным спутником в увлекательном путешествии, которое называется «школа». И не больше. Девушка не любила приближать к себе людей, а если и приближала, то потом жалела.
Так вышло с Валеркой. И она об этой дружбе очень жалела.
Динара тяжело вздохнула, словно пытаясь освободиться от невидимого бремени, поэтому наложила что-то горячее на тарелку. Хитрый способ скрыть за внешней заботой внутреннюю бурю, ту, что могла бы разрушить этот идиллический пейзаж, что был по крупинкам сложен в ее голове. В ее глазах была смесь радости и грусти, подобно плавным переливам цветов в закатном небе. Она задумалась, погруженная в внутренний мир, где кипела пестрая палитра чувств. Противоречивых чувств. Дима, не замечая ее внутреннего раздумья, продолжал рассказывать свои истории, словно парню льстило чрезмерное внимание некогда равнодушной подружки. Что она хотела доказать этим? Кому? Димка был там, рядом, как надежный ориентир, спасательная шлюпка, о которой забудут сразу же как все наладится. А пока – использованная вещь, внимание к которому задевает гордость другого гостя. Далеко звучали тосты, словно музыкальные вибрации в воздухе, создавая атмосферу веселья и праздника. Очередные поздравления приносили радость в сердце отца Динары, словно лучи теплого солнца, наполняющие пространство вокруг. Но в этом виртуозном плясе эмоций появился неожиданный аккорд. Отец Валерки, краснея от коньяка, словно краснощекий фонарь в ночной тьме, внес свой вклад в хоровод добрых слов. Слова отца Валерки, будто нежданный шторм, буря из добрых пожеланий и неожиданных откровений – слова о женитьбе, оставили в воздухе напряжение, словно молния в темной ночи. Динаре было больно, как от неожиданного укола, а сами слова о потенциальном супруге кольнули ее глубоко в душе. Динара ощутила, что в воздухе что-то изменилось. Изменилась в лице не только она, но и мама, отец, а также остальные гости. Теперь, в этом моменте, когда слова становились как горячие угольки, никто не осмелился вставить «свое». Отец Динары чувствовал болезненность момента, мама тактично сглатывала, поджав губы судорожно стала собирать грязную посуду. Во всей комнате, наполненной рассказами и смехом буквально тридцать секунд назад, внезапно повисла громкая тишина — занавес опустился, затмевая весь мир вокруг. Даже Димка, забытый в увлекательном монологе о научных достижениях — затих в своих словах, словно писатель, столкнувшийся с невидимым мраком недоброжелателя, посягнувшего вдруг прекратить его рассказ.
Динара, смущенная и замешанная в собственных мыслях, торопливо направилась к двери, будто стремящаяся покинуть театр плохих актеров. Она чувствовала, что каждый взгляд, каждое молчание было словно пальцами, ожесточенно касающимися ее души. Взгляды, наполненные вопросами, следили за ней, словно тени, причудливо играющие на темном полотне. Она, в общем-то, не думала о замужестве. В этот момент, когда сердце было переплетено событиями с Айгуль [а точнее ее смерти, подчеркнуто, самоубийством] и участием в этом Туркина, она ощущала, что время словно потеряло свой обычный ритм. Замужество казалось ей далеким, настолько далеким, что в общем-то планы на будущее на весах жизни перевешивали планы о создании семьи.
Тем более с Валеркой. Точно не с ним.
Словно актриса, покидая сцену, она поторопилась скрыться в стенах квартиры. В глазах ее сверкали таинственные искры, как звезды в ночном небе, готовые рассказать свою историю в собственном темпе. Темпе слез. Дверь в комнату захлопнулась – захлопнулись и мысли в голове Динары, словно книги, закрывшие свои странички на какое-то время, чтобы подарить ей мгновение покоя.
— Уходи, Валера, — сказала она. Она перебирала пальчиками заломы на своем платье, словно человек, взвешивающий в руках слова, которые остались невысказанными. Разговаривать с Туркиным она не хотела. Она и не хотела впутываться в разговор, который мог бы раскрывать тайны, заметанные белым снегом. Туркин, словно загадочная фигура в этой заснеженной картине, стоял по другую сторону двери, ожидая своего хода [или разрешения на то, чтобы зайти? А остановит ли его дверь?].
Не зная, как лучше отправить его назад к родителям за стол, она просто молчала. Он уйдет сам. Но это не точно. Динара, стоя у окна, вглядывалась в светящиеся огоньки гирлянд — последние искорки некогда веселых новогодних праздников. Эти сверкающие звездочки были как пламя надежды, остающиеся даже после завершения новогодней роскоши. Давно пора было убрать их, но она ощущала, что гирлянды становились не только украшением в окне, а также умело скрывали подступающие на глазах слезы. Рахманова снова сдержит их. В общем-то ей привычно такое состояние.
— Что тебе надо? Зачем ты пришел на день рождения моего отца? – заведомо зная, что испортишь его.
я так хотел, чтоб ты
была счастлива со мной
но я — отрицательный герой.
Ладонь скользит по прохладной поверхности деревянной двери. Ногтем тихонько скребет, а внутри себя жалобно поскуливает, хочет, чтобы впустили. За спиной напряжённая тишина наконец лопается голосом тёти Земфиры, которая поспешно предлагает гостям чай с домашним тортом. Если на праздничном столе появляются сладости, а на кухне нардрываясь, свистит чайник, значит, что веселье плавно переходит к завершению. Но Валера знал, что для этого было ещё рано, и вероятно, мама Динары таким образом просто хочет сбросить со своих плеч неловкость и напряжение. Слышит, как Равиль Ильдарович, пришедший в себя после неуместных слов отца Валеры, твердо говорит:
— Какая ещё свадьба, Константин Юрьевич, они же совсем дети!
Но Валера знает, что это не основная причина, по которой родители Динары ни за что не согласятся отпустить её под венец с ним. Туркины — семья с прогнившими корнями, пропитанная насквозь неблагополучием и паленой водкой. Что их славной девочке может дать такой, как Валера? Бессонные ночи, неутихающую тревогу за будущее, мокрые от слез глаза. Другое дело Дима Маслов или ещё какой-нибудь паренёк, твердо и уверенно стоящий на ногах. С Валерой не будет ей никакого счастья, только лишь соль на губах.
— Динарааа, — тянет её имя Валера тихим и обессиленным голосом. Ему правда хочется все исправить, но все слишком далеко зашло. Она не простит его и не примет обратно. Эта мысль заставляет сжимать пальцы в крепкий кулак.
На кухне загремели тарелки, два женских голоса слились в один, музыка из магнитофона стала ещё громче. Кажется, атмосфера праздника постепенно налаживалась, только вот Валера по-прежнему продолжал мяться у двери. Прислушивается, но за ней тишина, будто, Динары там и нет вовсе. Валера кожей ощущает чужое присутствие рядом с собой, оборачивается и видит, как Маслов подпирает спиной стену напротив. Смотрит на него с нескрываемым превосходством в глазах, по деловому скрестив руки на груди.
— Не открывает? — кивок на дверь. — Отец твой, конечно, юморист, такую шутку сморозил.
В груди у Туркина все клокочит от раздражения. Врезать бы по этой самодовольной харе так, чтобы всю жизнь улыбался закрытым ртом. Но не место и не время. Вот встретится он Валере на улице в тёмном парке, тогда заговорит по-другому.
— Съебись отсюда, а, — предупреждающе говорит он Диме и отворачивается, тем самым показывая, что не собирается сейчас выяснить отношения ещё и с ним. Валера не считал его своим соперником, но имя его неприятно зудит в голове. Маслов оказался малым сообразительным, ему дважды повторять не надо было, поэтому он, не сказав больше ни слова, удаляется обратно в зал. Есть торт, пить чай и играть роль хорошего мальчика.
Терпение у Валеры было уже на исходе. Он ещё раз нервно дёргает ручку двери на себя, хлопает по ней раскрытой ладонью. Думает про себя: а какого хрена я вообще так унижаюсь? Не хочет и не надо, найду себе другую. Ещё один удар по двери. Да, и зачем ему какая-то другая, когда мысли все наполнены только Динарой. Её голосом, её глазами, её улыбкой. Она залезла ему под кожу и осталась там, а от этого уже никак не избавиться.
— Динара, если ты мне сейчас не откроешь, то я пойду и сломаю нос твоему Маслову, — угрожающе шипит в замочную скважину, — Ты меня знаешь, я это сделаю.
В ответ опять молчание.
— Ладно, п...прости, — слово даётся ему с большим трудом, и он произносит его совсем тихо. Валера только что нарушил одно из важных правил улицы: пацаны не извиняются. И от этого ему максимально некомфортно. Валера закусывает нижнюю губу и в нетерпении трёт пальцами немного опухшую переносицу. Ждёт ещё пару минут, а после раздаётся щелчок. Динара все же открыла, впуская к себе того, кого меньше всего хотела сейчас видеть.
Валера делает неуверенный шаг и переступает порог комнаты.
Она практически не изменилась с их общего детства.
— В общем, я..., — он разом растерял все, что так хотел сказать.
— Я хочу, чтобы между нами все осталось прежним. Я не хочу тебя потерять, Динара.
И каждый пень нам как капкан, и хлещет кровь из наших ран
И не пройти нам этот путь в такой туман
Комната заливалась ярким слепящим солнечным светом. Настолько слепящим, что Рахманова больно щурилась, пытаясь разглядеть происходящее на детской площадке. Динара не отрывала взгляд от окна. Облокотившись на стену, она выглядела словно грустная невеста, занавесившая себя белым облаком таинственной печали. Сплетения цветов, орнаментов и традиционных узоров на занавеске — ставни, закрывающие от суматохи по другую сторону деревянной двери. Солнечные зайчики играли в ее волосах, неестественно отдавая в рыжину. В день, когда весна уже полностью оттесняла холодную гладь зимы, казалось, что и сама жизнь по другую сторону окна оживала. За стеклом танцевали дети, окутанные беспечным светом солнца, словно весенние лучи превратили каждый их шаг в неловкий вальс. Невинное ребячество наполнило воздух смехом и весельем. Родители, стоявшие в тени, волновались за своих малышей, но разделяли их стремления покорить стихию. Они не ругались за то, что дети пачкали новые штаны в грязи, а резиновые сапоги мерили местные лужи. Их глаза сверкали радостью, словно каждый момент этого солнечного дня был подарком судьбы. Воздух наполнялся запахом свежести и первых подснежников, словно природа сама улыбалась этому зрелищу. Автомобили стояли на стоянке словно в процесс пробуждения природы вмешивалась современность. Под чутким контролем хозяина автомобиля несколько мужчин пытались что-то починить в них. Шум двигателей сливался с детским смехом. Новенькие жигули, словно игрушечные модели, стояли, ожидая своего момента, чтобы вписаться в этот весенний пейзаж.
Динара чувствовала, как время замедляет свой бег, ее дыхание приходит в норму, а слезы сами с собой исчезают с ее глаз, щек. Предательство – краснота, но даже она была уместна. Это был момент, когда прошлое и настоящее переплетались, а будущее раскрывалось перед ней как книга. Надо ее захлопнуть навсегда или дописать. С ним или без него. В глубокой полумраке прихожей по другую сторону двери, что отделяла ее и Валерку друг от друга, были совершенно другие мысли. Парень стоял там, словно затерянный в вихре ожидания, пытаясь выцарапать из сурового материала этого деревянного полотна хоть капельку внимания. Ее внимания. Она была недосягаемой загадкой, слишком глубокой и многозначной, как ночное небо, изрезанное кистями Ван Гога. Валерка — художник, стоящий перед пустым холстом, готовый раз за разом разрывать его беспощадно.
— А мог бы рисовать. Яркое солнце, цветы. Ее любимые розы или ромашки, а еще маленький домик, семью, но что-то как обычно пошло не так, — подумала Динара. На холсте ее мечты могли расцвести яркими красками – бразильский карнавал из иностранных журналов. Маленький домик стоял бы в объятиях природы, окруженный зелеными лужайками и деревьями, словно он был частью этой бескрайней сказки. И вместо красочных образов на холсте замерзли холодные тени. Розы, вместо пылающего бардо, потускнели, потерявшие свою жизненную силу. Маленький домик — блеклый контур без фантазийного автора. Она чувствовала, как невидимые руки Туркина размазывают яркие краски ее идеального мира, оставляя за собой лишь холод разочарования. Валерка не терял надежды, и его ладони беспокойно скользили по дверной поверхности, словно они могли передать свою собственную тревогу сквозь древесину.
Она сдалась. Передумала.
— Не шуми, — сказала она тихо, пропуская в свой маленький мир, — Не волнуй родителей нашими проблемами, — нашими, подчеркнула она. Взрослым было неинтересно, взрослым совсем не надо было знать об этом. Нет, они были в курсе, что маленькая девочка из младших классов покончила собой. Они знали, что она была изнасилована, что подверглась травле. И оберегали от этого Динару. Провально оберегали.
— Зачем пришел? Думал изменится что-то? Уже потерял. У тебя нет сердца, Валерка, а вот тут, — она жестом указала на голову, — Только опилки и ваш пацанский кодекс. И любить ты не умеешь. Глупый ты, Валерка Туркин.
Пусть месяц провоцирует нас на обман
Пусть испарение земли бьет как дурман
Пусть каждый пень нам как капкан, пусть хлещет кровь из наших ран
Но мы пройдем с тобою путь через туман.
и снова мысли на весы,
на тебе две полосы
от моей любви
от твоей любви.
отмотать бы плёнку, но
всё засвечено давно
во мне тает дым,
в тебе тает мир.
Валера смотрел на Динару, крепко стиснув зубы, руки по привычке в карманах, сжатые в кулаки. Будто в любой момент готовый защищаться. Только вот от чего? От правды? Хватит, достаточно её, уже встала поперёк горла, не протолкнуть и не отдышаться. В груди неприятно жгло от обиды на Рахманову, которая зная, с каким трудом ему дались слова, все равно продолжала оставаться неприступной. Прямая спина, гордо вздернутый подбородок, руки, скрещенные на груди и плотно прижатые друг к другу. Валера медленно обводит взглядом комнату, рассматривает цветы на подоконнике в разноцветных горшках, скользит по книжным полкам над письменным столом, и останавливается на широком ковре с ярким орнаментом, прибитый гвоздями к стене у кровати Динары. Когда они оба были маленькими, то представляли, что этот ковёр — огромная карта сокровищ. Пальцами они изучали на нем каждый завиток, фантазируя о том, что рано или поздно у них получится по нему отыскать клад с драгоценностями. Валера и Динара больше всего любили играть в пиратов и часто устраивали бои на подушках. Однажды Туркин не расчитал силу, и случайно подбил Динаре глаз. Валеркин отец, внезапно принявшийся его воспитывать впервые за восемь лет, потребовал, чтобы он немедленно извинился перед Динарой, что тот сделал, но с большой неохотой, кривляясь и дергаясь, как уж на раскаленной сковороде. Сейчас же он извинялся перед ней искреннее, не кривя душой, и не пряча за спиной скрещенные пальцы. Тогда семилетняя Динара, прижимая к глазу замороженную курицу и шмыгая носом, его простила и даже поделилась с ним потом очень сладким зефиром. В этот раз все оказалось совершенно по-другому, но зубы у Валеры свело точно так же. Только сейчас не от сахара.
Она не поймёт его никогда. Не прочувствует какого это — быть ненужным ребёнком в семье, где мать на последние деньги покупает не овощи с рынка для супа пусть и без мяса, а очередную бутылку водки. Динара не может знать как долго заживает разбитый в драке нос, и что такое "быть с улицей". Они живут с ней в одном доме, но как будто бы в разной реальности, где их прямые никогда не пересекутся. Слишком близкие когда-то, но такие разные сейчас. В идеальном мире Динары нет места таким, как Валера. Да, в детстве все, действительно, было намного проще, а может и сейчас все так? Просто они оба по глупости все сами запутали, и теперь оставалось только одно — резать.
Валера не умел красиво говорить. Словарный запас он имел скудный, который в основом состоял из уличного жаргона и мата. Поэтому серьёзные беседы давались ему тяжело, и от них он уставал даже больше, чем от тренировок в зале. Сразу начинала гудеть голова и портилось настроение. Вот и сейчас Валера почувствовал, как на макушку что-то начинало давить. В какой-то момент захотелось махнуть на все рукой, развернуться, и ничего больше не говоря, уйти. И он бы так и сделал, если бы перед ним стоял кто-то другой, не Динара. Туркин невольно вспомнил про Диму Маслова, который сейчас, скорее всего, спокойно попивал чай и ел торт, ловя на себе восхищенные взгляды мамы Динары. Будь Дима сейчас на его месте, то он непременно бы нашёл, что сказать. Продекламировал бы ей стихотворение какого-нибудь Есенина, не забыв при этом встать на одно колено. Валера тут же представил себе эту комичную для него картину и усмехнулся. Но вот Динаре все ещё было не до смеха. Смотрела на него серьёзно, чуть сведя к переносице аккуратные брови.
— Всё сказала? — на удивление спокойно произносит Валера. Его бьёт мелкий озноб, а ладони в карманах штанов предательски вспотели. Он с шумом выдахает, и становится даже как-то легче, будто все это время Валера и не дышал вовсе. Туркин снова начинает злиться. Он ожидал совершенно другой реакции, навино думал, что одного его извинения будет достаточно. Только вот одно Валера упустил: просить прощение ему надо было у другого человека, которого теперь больше нет. Винил ли он себя в смерти Айгуль? Грызла ли его по ночам совесть? Это опять же слишком сложные чувства для него. Он старался об этом не думать.
— Хорошо тебе размышлять вот так, — голос ровный, но ничего хорошего он не предвещает, — Живя в комфорте под боком у предков, которые никогда и ни в чем тебе не отказывали.
Валера медленно шагает по комнате, шурша тапками по ковру. Разглядывает семейные фотографии в деревянных рамках, что стояли в шкафу за стеклом.
— Хочешь новые шмотки? Пожалуйста. Туфли? Без проблем. Поездку в чертов санаторий на все лето? Конечно. Пиздец, Динар, и ты будешь мне ещё читать какие-то нотации? Мне?
Он подходит к ней слишком близко, но руки все так же спрятаны в карманах. Рассматривает чуть смуглое лицо Динары, чувствуя тонкий вишнёвый запах блеска для губ.
— А знаешь, что есть у меня? М? — он выжидающе молчит, но Динара не отвечает, — Только улица и мои пацаны, которые никогда не бросят и не предадут, если замес какой начнётся или подстава. Но тебе же этого не понять, потому что ты просто...кукла, глупая кукла, которая до сих пор верит в светлый и радужный мир. Реальная жизнь, — он показывает ей руку со сбитыми костяшками, — Никакая нахуй не сказка.
Дайте хоть раз в любви захлебнуться
Вздохнула и ринулась вниз //
Прекрати рассматривать ее комнату, ты здесь все равно ненадолго. Кончики пальцев коснулись сначала своей руки, а затем его. Холодно. Какой же он холодный. Она одернула руку, небрежно, намеренно, вслушиваясь в то, что делает нескончаемо больно.
Больно. Мне больно. Больно.
Прекрати.
Она нашла своё убежище, свое последнее пристанище в бурлящей ерунде, что все звали «любовь». Её хранила, словно самое драгоценное сокровище, но не в коробке из золота или серебра – она хранилась глубоко в самом сердце, в самой душе. Спрятала, наивная. Ненадолго. Открылась – получила в лоб больную метку, расколола свое сердце. Проиграла, дура. Она не плакала, в тот раз после дискотеки размазанная тушь привлекла бы внимание родителей. А еще предательские слезы больно покалывали на морозе.
Больно. Было больно. Очень больно.
И она не понимала от чего, то ли от действия природной стихии, то ли от сказанных Валеркой слов [второе, точно второе]. Сколько еще она будет пробивать эту пуленепробиваемую стену из его пацанских принципов? Сколько еще она будет ковриком ложиться под его ноги, чтобы вонючая грязь стекала по ее чистому телу? Сколько еще она будет кусаться вместо того, чтобы чувствовать себя рядом с ним защищенной? Глупая девочка. Могла бы связаться с «чушпаном» и жить спокойно, но нет. Раз за разом прятать лицо в подушку, раз за разом зализывать его раны после очередной драки. Ей же нравилась эта игра в одни ворота?
— А я? У тебя всегда была я, — не хочет. Не хочет вздыхать его аромат, не хочет купать свои пальцы в его волосах, не хочет прикасаться к молодой щетине, что так тщательно прячут мальчишки. Она всегда была рядом, но и ради того, чтобы быть рядом с ней нужно отказаться от этой жизни. Мог ли ради нее Валерка сделать это? Динара сама отвечала на этот вопрос, хотя он не был адресован ей. «Нет». Она не хотела продолжать эту бессмысленную игру. Не хотела разговаривать с ним. Ее рука коснулась хрупкой вазы, в которой всегда стояли свежи цветы – папа приносил небольшие букетики для Динары и для мамы. Вазу много лет назад подарила ей бабушка. Тогда Динара не особо понимала смысл этого подарка. Цветы? Кто дарит цветы девятилетнее девчушке, но сейчас.
«— Для самых красивых цветов. Спасибо, бабуль». Бабушка уже давно умерла, но теплое воспоминание о ней осталось. Динара раздраженно прижалась к комоду и не заметила, как ее дрогнувшая рука скользнула по дереву и опрокинула заветный подарок. Несколько секунд и раздирающий звук битого стекла наполнил всю комнату и звуковой диффузией дотронулся до ушей тех, кто находился в соседней комнате. Динара только развела руками, осторожно прикрыв свой рот.
— Любимая ваза Динарочки, подарок от бабушки, — вскликнула мама, врываясь в комнату, — Ты в порядке, милая? – девушка кивнула, продолжая раздраженно смотреть то на вазу, то на Валерку. В комнате все накалилось до предела. Чувствовало что-то зловещее, что-то, что точно выдавало настроение беседы двух когда-то близких друзей. И кажется, что не только родители Динары уловили этот негатив. Димка затоптался на месте, подбежал к Динаре, но вместо слов – кинулся подбирать осколки
— Оставь, я сама, — сказала раздраженно Динара, присев на корточки. Голая рука скользнула по мелким мокрым осколкам, собирая их в тетрадку, что неаккуратно валялась под столом – маленький псих, скатившийся с остальными бумагами, когда Динара прочищала свою голову, свои мысли. Только сейчас она поняла, что ваза не подлежит восстановлению и любимый подарок бабушки, что радовал ее красотой – навсегда утерян. Желтые тюльпаны беспорядочно валялись по комнате – мертвые, но красивые. В этой свободе они еще больше раскрылись – аромат распространился на всю комнату и захватил коридор. Динара собрала и их под общие недоумевающие взгляды небрежно выбросила в ведро для мелкой канцелярии.
— Тебе лучше уйти, Валера, — заключила мать, — А тебе, — она посмотрела на Димку, — Лучше вернуться ко столу. Всем вернуться. До свидания, Валерий, — она нежным жестом указала всем на дверь, но остановилась и смущенно посмотрела на дочь, — Динара, ты приберешься у себя?
[/float]какой и хотела остаться навсегда, но веяние моды также настигло бессмертную юную женщину. Долгие столетия учили её тому, как скрывать и раскрывать, как надевать маску и срывать ее. Она была вампиршей, давно признавшей, что мода – это не просто обличье, это язык, на котором говорит современность, это способ объявить себя в этом бесконечном спектакле жизни, в этой эпохи, в которой ей приходится подстраиваться. Твердые спицы корсета впивались в тело, но оно становилось идеальным шедевром - скульптура, вылепленная искусным мастером. Каждое движение Кэтрин было как акт грациозности, каждый взгляд, который она кидала мальчишкам Сальваторе – приглашение познать ее мир. 
[/float]разбросанные на плечах, слегка подпрыгивали, когда Катерина переходила на бег. Несколько минут и она бесцеремонно стоит на пороге комнаты неженатого мужчины. Она не привыкла стоять и ожидать приглашения. Она привыкла без стука, без лишних слов обозначать свое присутствие здесь или в сердце мужчины. И пусть нормы приличия накладывали определенные запреты, Катерина прожила слишком долго, чтобы следовать правилам. Если, конечно, эти правила не касались корсетов, кринолина и шелка, что она безусловно любила.
